Сохраняя память о прошлом. (О судьбе Гудкова Н.П. погибшего в Гусек-Погореловке)

Семьдесят девять лет назад 27 января 1943 года в Гусек-Погореловской школе были заживо сожжены 615 военнопленных и мирных жителей из Чернянского концлагеря. На протяжении многих лет в музее ведется работа по изучению этих событий. В прошлом году сотрудники музея встретились с Ореховой Марией Панкратьевной - сестрой одного из погибших в сгоревшей школе. В свои 92 года (10.02. 1929 г.р.) она хорошо помнит годы войны, ярко и образно рассказывает о своем старшем брате -  Гудкове Николае Панкратьевиче, родившемся в 1923 году в Скороднянском районе Курской области в хуторе Гагарино.

Начинался рассказ о последнем письме, которое получили дома. В нем Николай рассказывал о том, что его часть  оказалась в окружении и надо было переправится на плоту на другой берег реки, чтобы уйти от немцев. Более двухсот человек на самодельном плоту доплыли до середины реки, но тут началась бомбардировка и плот был разбит "в пух и прах".  Многие погибли от ран и осколков, другие утонули, так как не умели плавать. Выжило всего три человека. Николая взрывом отбросило в воду. Все дальше относило по течению бойца. Было тяжело пока не попалось бревно за которое можно было ухватиться, так и плыл он, мокрый и холодный. На другом берегу солдат ждали бойцы Красной армии. Они видели что произошло. Отправили лодку чтобы подобрать выживших.

Что было дальше известно из других писем. Николай со спасенными товарищами продолжал участвовать в боях еще около 5 месяцев. Находясь в окружении сражались до последнего патрона. Позднее он оказался в плену. Когда его и других пленных пригнали в лагерь в Чернянке, там уже было около 700 человек. Из лагеря Николай сумел передать весточку домой.

Когда военнопленные работали часовые иногда не отгоняли местных жительниц, жалевших пленных и приносивших им еду - кто яичек принесет, кто хлеба, кто что может. Николай был местным, ему женщины и подсказали что делать: "Скажи дом близко, спроси как передать родным, чтобы они знали, что ты живой, в плену  в Чернянке, может кто бы пришел?" Задумался Николай, у него оставались дома старенькие родители, сестры и невеста была (она недавно родила ребенка, влюбленные хотели сыграть свадьбу весной, но мама убедила перенести на осень. Поэтому не успели пожениться  - началась война). Находящемуся в лагере военнопленному было очень важно передать весточку о себе домой, поэтому он последовал доброму совету. Вот как об этом вспоминает Мария Панкратьевна: "В хуторах Гагарино и Плющины у жителей забирали молоко, сливали его в большие бидоны и везли в Холодное, а потом в Скородное. Туда приходила машина из Чернянки и забирала молоко. Этим путем через тех, кто перевозил молоко, Николай и передал записку домой с молоканкой - женщиной, которая возила молоко из хутора. Какой тогда народ был! Никто не потерял ни одного письма".

Однажды из лагеря двое пленных сбежали домой в Старый Оскол. Об этом узнали мадьяры из охраны.  Беглецы пришли к семьям с детьми, праздновали возвращение, где их и нашли. Родителей повесили, беглецов и их детей расстреляли, хату сожгли. Напуганы были все жители ближайших домов, сгорело два двора, огонь, крики, страх, лай собак. Вскоре вся Чернянка узнала о произошедшем и как наказали сбежавших из концлагеря.

Еще одну записку Николай передал домой уже зимой. В ней говорилось о том, что он мог бы убежать и выжить, но боится за жизнь близких ему людей. Даже если бы смог укрылся в близлежащих селах и хуторах, в стороне от дорог, не был уверен, что не придут на его поиски. Писал и о том, что в воскресенье узники будут ночевать в Скороднянской церкви, куда их пригонят из Чернянки, а потом будут гнать на Прохоровку. Куда дальше они не знали.

Мария Панкратьевна, разволновавшись и вытерев набежавшую слезу, продолжила рассказ о дальнейшем развитии событий, о том, что было после получения этой записки: "Переночевали. Мама собирается, еды приготовили, хлеба напекли. Сумку и невестина мать принесла. Думали, что и товарищам тоже надо будет дать еды, угостить. Мама старая, она шла в лапотках, по старушечьи, тогда так было. Отправились в сторону села Холодное, прошли они по шляху к хутору Мочаки. На встречу пошли Нюрка - невеста,  родители и младшая сестра (1931г.р.)". Марию, как старшую, оставили дома присматривать за хозяйством. У семьи была корова и куры, за всеми зимой нужно было ухаживать.

Еще в пути старые родили очень устали, о чем мама говорила младшей дочери. У дороги стали с нетерпением ждать встречу с колонной, в которой должен был идти и Николай. Здесь уже были пришедшие из других сел и хуторов матери, сестры и  жены узников, собралось около 20 человек. И вот дождались. Увидели -  идут шеренгою, по четыре человека. В колонне было и много женщин, закутанных в платки. Обрадовались что смогли найти сына, поговорить и попрощаться с ним. Часовой не прогонял, ничего не сказал видя общение с идущим в колонне, потому что не видел от них угрозы - только  старики, девушка и ребенок. Мама звала сына ласково: "Миколка, Миколенка", не могла насмотреться на него. Колонна медленно продолжала движение, но пленных из нее не выпускали к идущим рядом близким. Довольно долго они так шли и разговаривали. Идти по снегу не было сил, решили (у поворота на х. Мысаки) возвращаться домой. И когда родители хотели уйти, часовой их отпустил, но по какой-то причине не разрешал уходить девушкам. Тогда невеста Нюрка заплакала, ведь у нее дома остался маленький ребенок. От отчаянья Нюрка рыдала, молила и  просила отпустить. Сжалился над ними охранник и отпустил перепуганных людей.

Вспоминает Мария Панкратьевна: «Пришли домой в полночь. От волнения и тяжелого пути мама очень устала, но она была рада, что хоть поглядела на Миколку. Душа на месте. Я спросила: - "Мама какой он стал?" - "Деточки он такой вырос большой, в плечах широкий, красивый, чернобровый".

Радость была не долгой. Утром к нам пришли две женщины, родственницы отца из Плющин. Платками увязаны, с покрасневшими от ветра лицами. Вошли в дом и спрашивают: "Вы слышали о том, что случилось? Провожали же вчера сына? Хоть молчи, мать, хоть кричи, а их вчера вечером попалили". Так и ахнули мы все. Подняли крик на всю хату. Отец собрался в дорогу в старенькой шубе и ботинках. Мороз несусветный. Мама за него переживала, все боялась что он и сам там останется. Медленно шел, старый уже человек пришел в Гусек-Погореловку поздно вечером. Увидел на пороге сгоревшего здания на крыльцах кучу тел. Они были навалены один на другого и все стреляные. Много погибших было возле окон, люди выпрыгивали из них, хотели спастись от огня. Вокруг школы стояла вооруженная охрана, вот как от них схорониться? Некоторые может и прорвались. Трижды отец обошел всех погибших, тщательно искал по одежде, что была на Николае когда они видели его в колонне военнопленных - голубой бушлат, и штаны тоже голубые. Нашел одного застреленного погибшего в похожей одежде, но сильно пострадавшего от огня, лицо черное, волосы сгорели. Когда вернулся домой рассказал об этом жене. Мама сильно сокрушалась, она бы точно узнала сыночка по родимому пятнышку за ухом, родинке или любым другим приметам».

В доме Гудковых на хуторе Гагарино позднее побывали двое выживших в этой трагедии. Информация о них встречается в других воспоминаниях, которыми мы располагали ранее. Очень запомнился в семье сибиряк. Он много рассказывал о случившемся. Но к сожалению, имя его не запомнили.

Орехова М.П. вспоминает: "У нас двое ночевали, один из них сибиряк. Он рассказывал что в школе, располагаясь на ночевку те, кто сильнее захватывали места под стеной. Чтобы их не давили в тесноте, а те кто слабые (безнемочи), те были в середине. Они даже не думали, что здание может быть подожжено. И вдруг все заполыхало. Не смолкали автоматы, в окна полетели гранаты. Они попадали больше всего в тех, кто был в середине. Несколько человек успели выскочить в оконный проем, и старались бежать в дыму, чтобы их не было заметно. Беглецов увидели охранники, начали гнаться за ними. Двое успели укрыться у местной жительницы. Она спрятала их на потолке в сарае, не думала что кто-то будет искать".

На потолке было много слежавшегося сена, старший из них - сибиряк, более опытный, сразу поднял сено и спрятался под него, ближе к краю крыши, молодой не успел последовать его примеру. Он плохо спрятался. Там где было мало сена, лишь накинул его на себя. На крышу забрались охранники, отправившиеся на поиски беглецов. Проверяя сено штыком, ранили молодого, скинули его с потолка, затем застрелили во дворе. Попадали удары штыками и рядом с сибиряком, недалеко от головы, каждый раз - мимо. Спустившись, охранники начали спрашивать хозяйку, она стояла на своем - никого не видела, ничего не знаю, из дома не выходила. Женщина была очень убедительна, тогда ей пригрозили убить детей, но она не отказалась от своих слов. Охранники поверили ей и ушли, оставив в живых. Позднее хозяйка забралась на полоток и спросила: "Ну кто живой остался тут? Никого нет, конвойные ушли - надо уходить". Сибиряк не растерялся попросил свою спасительницу о помощи, на дворе зима, снег глубокий и сложно было бы найти дорогу. Женщина вывела спасенного за дом и показала дорогу до ближайшего села. Напутствовала такими словами: "У людей загорится свет в окнах, залают собаки, петухи закричат - так услышишь что это село, никто тебя там не обидит, и скроют, потом расскажут как быть дальше, куда идти".  Он так и сделал, шел по снегу и сильно замерз. Пришел в хутор Боброво, затем в Лисички, добрые люди ему помогали и кормили. В Лисичках рассказали, что в Гагарино в одной семье сын сгорел, посоветовали иди туда и рассказать отцу-матери, что произошло, так как сын из Гусек-Погореловки домой не вернулся. Так сибиряк и поступил. Сам он был в возрасте, и не остался равнодушен к чужому горю. Мама Николая, беглеца в теплое положила, укрыла, постелила на теплой кирпичной лежанке. Выходила, а пока лечила все расспрашивала о сыне. Потом приходил еще один выживший молодой парень, и его расспрашивала мать о Николае, описывала его. Но вновь ничего не удалось узнать. Спасшийся оказался из Старого Оскола, ему нельзя было домой, все лицо опалило огнем. Он собирался добираться по глухим хуторам. Рассчитывал, что люди могли пустить переночевать, вся Короча уже знала, что людей попалили.

Так ничего и не узнали в семье о судьбе Николая. Говорят, что время лечит, но перенести смерть сына мать не смогла. Спустя год после трагедии в возрасте 76 лет (со слов Ореховой М.П.) она умерла.

На этом рассказ о тех днях завершился. Даже на первый взгляд в нем есть хронологические неточности и факты, нуждающиеся в проверке. Для нас, как историков имеет главное значение - подтверждение информации из устного источника архивными материалами. Так на сайте Мемориал мы ввели ставшие известными нам данные: Гудков Николай Панкратьевич, 1923 г.р. рядовой из х. Гагарино. И в документах за 1946 год впервые в графе примечания встречаем запись "был сожжен в Курской области Прохоровского с/с с. Гуськи". В этом же документе говорится о том, что адреса части нет, был в лагере, а позже на место трагедии приходил отец Гудков Панкратий Иванович. Данные списки были составлены на рядовой и сержантский состав Скороднянского района Курской области погибших и пропавших без вести в Великой Отечественной войне. Документ был подготовлен Скороднянским райвоенкомом майором Деевым, в котором от отметил, что: «Документов, подтверждающих достоверность указанных данных не сохранилось в связи с тем, что Скороднянский район в течении 1942 и 1943 годов дважды подвергался оккупации немецкими войсками. Вся переписка с разыскиваемыми военнослужащими или была сознательно уничтожена или просто затеряна».

Действительно, имена военнопленных устанавливать очень сложно, т.к. мало документов. Возможно у мадьяр и был поименный список военнопленных, но такими данными мы пока не располагаем. Главное, что спустя годы установлено еще одно имя из тех, кто погиб в январе 1943 года в пламени горящей школы. Имена многих еще не установлены. Мы должны сохранять для будущего память обо всех жертвах фашизма, установить данные о каждом из погибших.